Дон Кихот. Часть 1 - Страница 154

154

Затем, посмотрев на священника, Санчо прибавил:

– Ах, господин священник, господин священник, неужто вы думаете, что я не узнаю вашей милости? уж не думаете ли вы, что я ничего не смыслю и не догадываюсь, к чему понадобились эти новые очарования. Ну, нет, как ни прячьте вы свое лицо, а я вас узнал, и да будет известно, что я вас хорошо понял, так что вам не скрыть от меня своих плутней. Ведь зависти не ужиться с доблестью, а щедрости рядом со скупостью. Если бы нелегкая не принесла вашего преподобия, то, назло всем чертям, мой господин был бы сейчас женат на принцессе Микомиконе, а я, по меньшей мере, был бы графом, потому что чего ж иного ожидать, зная щедрость моего господина Печального Образа за мои великие услуги? Но верно правду говорят в нашей стороне, что колесо судьбы вертятся скорей мельничного колеса, и что кто вчера был на верхушке, глядишь, сегодня валяется в пыли. Больше всего меня бесит, как я подумаю о своей жене и детях: ведь они могли да и должны были даже надеяться, что их отец войдет в ворота губернатором какого-нибудь острова или вице-королем какого-нибудь государства, а он вернется теперь конюхом. Все это я говорю к тому, господин священник, чтобы ваше преподобие хоть немного помучила совесть за дурное обращение, которое терпит от вас мой добрый господин. Берегитесь, как бы на том свете Господь не потребовал вас к ответу за эту клетку моего господина, и поплатитесь вы тогда за то, что лишили всех несчастных помощи и благодеяний, посадив моего господина в заключение.

– Вот тебе раз! – воскликнул цирюльник, – как, Санчо, вы одного поля ягода с вашим господином? Ей-богу, мне кажется, что и вас нужно для компании с ним посадить в клетку и считать тоже очарованным. У вас, видно, одинаковый с ним рыцарский бред. В недобрый час, вижу я, надулись вы как от его обещаний и набили себе, в башку этот остров, о котором вы бредите и которого вам, как ушей своих не видать.

– Не надулся я нисколько, – ответил Санчо, – и не надуть меня самому королю; и, пусть беден я, а все-таки я старый христианин; я ничем ни одной живой душе не обязан; и если и брежу островами, то другие бредят еще хуже, и всякий сын своих дел; и раз я человек, я могу сделаться папой, не только, что губернатором какого-то острова и в особенности, когда мой господин может набрать их столько, что ему некуда будет девать. Подумайте о ваших словах, господин цирюльник; тут дело похитрей, чем брить бороду. Ведь мы все знаем друг друга и не в мой огород следовало бы бросать камушки; а что касается до очарования моего господина, то Господь про то ведает; и лучше уж этого не трогать.

Цирюльник ничего не отвечал Санчо, из страха, как бы он своею болтовнею не раскрыл того, что он такими усилиями старались скрывать он и священник. Из той же боязни, священник попросил каноника проехать немного вперед и обещался рассказать ему тайну этого человека в клетке и другие занимательные дела. Каноник поехал с ним вперед в сопровождении слуг и с большим вниманием выслушал все, что рассказал ему священник о звании, жизни, характере и безумии Дон-Кихота. Священник вкратце рассказал ему также о причине сумасшествия рыцаря, обо всем ряде его приключений вплоть до заключения в клетку и об их намерении насильно отвезти его домой, чтобы там поискать лекарств против его безумия.

Изумление каноника, и его слуг удвоилось, когда они услыхали странную историю Дон-Кихота.

– Поистине скажу вам, господин священник, – сказал каноник выслушав рассказ, – по моему мнению, эти так называемые рыцарские книги – сущий бич государства. Правда, праздность и лживая заманчивость заставили меня прочесть начало почти всех таких книг, напечатанных до сих пор, но ни одной из них я не решился дочитать до конца, потому что все они, по моему мнению, содержат более или менее одно и тоже, в каждой из них то же самое, что и во всякой другой, и в первой то же, что и в последней. Эти сочинения я причисляю к тому же роду древних милезианских басен, то есть нелепых рассказов, имевших целью развлекать, но не поучать, в противоположность апологическим басням, долженствовавшим одновременно и развлекать и поучать читателя. Но, согласившись даже на то, что главною целью подобных книг может быть только забава, я все-таки не могу понять, как они достигают этой цели, будучи наполнены таким множеством таких страшных нелепостей. Удовольствие, восторг, ощущаемые душою, рождаются тогда, когда в являющихся ей вещах она может любоваться красотою и гармониею; все же, заключающее в себе безобразие и неестественность, неспособно вызвать удовольствие; теперь, какую же красоту, какую соразмерность в отношении целого к частям и частей к целому видим мы в книге или в басне, рассказывающей как о том, что шестнадцатилетняя девушка ударом меча перерубает пополам великана, величиною с башню, так легко, как будто он был сделан из теста? В другом месте нам описывают битву, предварительно сообщив нам, что в неприятельском войске был миллион воинов. Герой книги обыкновенно выходит один против них, и вот вам, волей или неволей, приходится примиряться с тем, что этот рыцарь только мужеству и силе своей руки обязан одержанною им победой.

А что скажете вы относительно той готовности, с какою королева или наследственная императрица кидается в объятия неизвестного странствующего рыцаря? Какой ум, если только не совершенно дикий и варварский, может испытывать удовольствие, читая о том, как по морю плывет высокая башня, наполненная рыцарями, как вечером она покидает берега Ломбардии и утром пристает к землям Иоанна Индийского или в каким-нибудь, которых никогда не описывал Птолемей и не видывал Марко Паоло. Если мне ответят, что сочинители этих книг сами смотрели на них, когда писали, как на вымысел, и что поэтому они не обязаны так щепетильно соблюдать истину, то я возражу, что вымысел тем лучше, чем он менее похож на ложь, и нравится тем больше, чем больше он приближается к вероятному и возможному. Все сочиняемые рассказы должны до некоторой степени будить мысль, надо писать их так, чтобы, делая возможное вероятным и избегая уродливостей, они были способны изумлять, будить ум и в тоже время доставлять ему удовольствие. Но ничего подобного не даст вам перо писателя, как будто умышленно избегающего правдоподобия и подражания природе, от которых именно и зависит совершенство сочинения. Я не видал ни одной рыцарской книги, в которой, как в целом теле, наблюдалось бы правильное соотношение частей вымысла, так чтобы средина соответствовала началу, а конец соответствовал началу и средине. Напротив, авторы составляют их из стольких разрозненных частей, что скорее может показаться, будто они имеют намерение произвести на свет какую-то химеру, чудовище, а не правильный образ. Кроме того, они сухи и грубы по слогу, невероятны в описаниях подвигов, нечистоплотны в изображениях любовных сцен, пошлы в любезностях, длинны и тяжеловесны в реляциях битв, тупоумны в разговорах, нелепы в рассказах о путешествиях, – одним словом, лишены такта, искусства и остроумия и на этом основании достойны быть изгнаны из христианского государства, как праздные и опасные люди.

154