Дон Кихот. Часть 1 - Страница 41

– Проклятие на меня и на весь мой род! – вскричал Санчо, – если ваша милость знали это, зачем же вы угостили меня ею.

В эту минуту напиток возымел, наконец, действие, и бедный оруженосец начал опрастываться через оба природные канала с такою стремительностью, что рогожа, на которой он почивал, и покрывавшее его холщевое одеяло сделались навсегда негодными к употреблению. В тоже время он так сильно потел и мучился такими припадками и конвульсиями, что не только он сам, но и все присутствовавшие не сомневались в близости его кончины. Припадки и опасное положение длились у него около двух часов, и, когда они миновали, бедный оруженосец не только не испытал облегчения, как его господин, но, напротив, чувствовал себя так сильно утомленным и изломанным, что не мог держаться на ногах.

Но Дон-Кихот, убежденный в своем полном выздоровлении и чувствовавший себя даже бодрее, чем когда либо, решил немедленно же отправиться в путь на поиски приключений. В безграничном доверии, питаемом им отныне к своему бальзаму, он смотрел за то время, которое он промешкал в этом месте, как на потерянное для мира и для угнетенных, ожидавших его помощи. Поэтому, сгорая нетерпением, он сам оседлал Россинанта и осла и помог Санчо одеться и вскарабкаться на своего осла. Потом он сел верхом на коня, проехал в угол двора и взял стоявшую там пику сторожа, которою он решил заменить копье. Все находившиеся на постоялом дворе (более двадцати человек) смотрели на него; в числе их была также и хозяйская дочь, с которой он, с своей стороны, тоже не сводил глаз, испуская по временам вздохи, с мучением вырывавшиеся, казалось, из глубины его внутренностей, впрочем, присутствовавшие объясняли эти вздохи иначе, предполагая, что он испытывает сильную боль; в особенности, так думали те, кто видел его накануне намазанным и облепленным пластырями.

Когда они оба, рыцарь и оруженосец, уселись верхом, Дон-Кихот, остановившись у дверей, позвал хозяина и твердым и важным голосом оказал ему:

– Полученные мной в вашем замке милости велики и многочисленны, господин владелец замка, и, пока я жив, я обязан сохранять сердечную признательность к вам за них. Если я могу отблагодарить и отплатить вам за них, предав мщению какого-нибудь нахала, нанесшего как какое-либо оскорбление, то знайте, что мои обязанности в том только и состоят, чтобы помогать слабым, мстить за оскорбленных и наказывать всякие вероломные деяния. Обратитесь к вашей памяти и если вы найдете поручить мне что-либо в этом роде, то вам стоит только сказать, и я носимым мною званием рыцаря обещаю дать вам всякое удовлетворение, какое только вы пожелаете.

Хозяин так же спокойно ответил ему:

– Мне нет надобности, господин рыцарь, чтобы ваша милость мстили за меня какую-либо обиду, потому что, когда меня обидят, я сумею сам за себя отомстить… Я желаю только, чтобы ваша милость заплатили мне за все забранное вами сегодня ночью на моем постоялом дворе, как за солому и ячмень, которые были даны этим двум животным, так за ужин и постели.

– Как! – воскликнул Дон-Кихот, – это, стало быть, постоялый двор?

– И очень известный, – ответил хозяин.

– В таком случае, – сказал Дон-Кихот, – я до сих пор странным образом заблуждался, потому что, по правде сказать, я думал, что это – замок и даже не из плохих. Но так как это постоялый двор, а не замок, то с вашей стороны лучше всего отказаться от получения платы за издержки, потому что я не могу нарушать правил странствующих рыцарей, которые, – как я знаю из надежных источников, не читав ничего противоречащего этому, – никогда не платили ни за постой, ни за что другое на каком-либо постоялом дворе. В самом деле, по своим правам и особым преимуществам, они должны находить хороший прием всюду, куда они являются, в вознаграждение за невыносимые труды, которым они предаются в поисках за приключениями ночью и днем, зимой и летом, пешком и на лошади, испытывая жажду и голод, стужу и жар, подвергаясь всем небесным невзгодам и земным неудобствам.

– Я ничего этого знать не хочу, – ответил хозяин, – заплатите, что вы мне должны, и бросьте рассказы о рыцарях, в том и состоит мое занятие, чтобы не упускать ничего своего.

– Вы – наглец и неуч, – проговорил Дон-Кихот; – затем, пришпорив Россинанта и взяв наперевес пику, он выехал, никем не остановленный, и поскакал, не заботясь о том, следует ли за ним его оруженосец или нет.

Когда хозяин увидел, что рыцарь уехал, не заплатив ничего, то стал требовать уплаты долга у Санчо Панса. Но и этот тоже ответил, что так как господин его не хотел платить, то и он заплатит не более того, и что, будучи оруженосцем странствующего рыцаря, он имеет право пользоваться преимуществами своего господина и не платить за свои издержки ни в гостиницах, ни на постоялых дворах. Сколько хозяин ни бесился, как вы грозил ему порядком намять бока, если он все еще будет отказываться от уплаты, Санчо стоял на своем и клялся рыцарскими законами своего господина, что он не заплатит ни одного мараведиса, хотя бы это стоило ему жизни, так как он не хочет, чтобы через него исчез этот древний и превосходный обычай странствующих рыцарей, и чтобы оруженосцы преемников его господина жаловались и упрекали его в нарушении их законных преимуществ.

По воле злой судьбы несчастного Санчо, между людьми, бывшими на постоялом дворе, находились четыре суконщика из Сеговии, три кордовских разнощика и два проезжих севильских купца – все люди веселые, изобретательные и любившие пошутить, эти молодцы, как будто сговорившись одновременно, приблизились к Санчо, стащили его с осла и, когда один из них стащил и принес одеяло с постели хозяйки, бросили на это одеяло бедного оруженосца. Однако, подняв глава, они заметили, что потолок сеней немного низок для исполнения их намерения, и потому решили отправиться на задний двор, которому крышей служило только одно небо. Там они растянули Санчо на одеяле и стали подбрасывать его на воздух, играя им, как играют собакою во время карнавала.