Дон Кихот. Часть 1 - Страница 160

К оглавлению

160

Каноник был необыкновенно удивлен, выслушав слова Дон-Кихота, представлявшие из себя такую странную смесь истины и лжи, и лично убедившись, насколько основательно было его знакомство во всем, касающимся странствующего рыцарства.

– Я не отрицаю того, господин Дон-Кихот, – ответил он ему, – что в словах вашей милости есть некоторая доля истины, в особенности, в словах, относящихся к испанским странствующим рыцарям. Я согласен также признать и действительность существования двенадцати пэров Франции, но только я не решаюсь верить, будто бы они на самом деле совершили все, что о них рассказывает архиепископ Тюрпен. Одно только верно, что это были рыцари, избранные французскими королями и называвшиеся пэрами, так как по мужеству, и достоинствам они были все равны между собою или, по крайней мере, было желательно, чтобы они были равными в этом отношении. Это был военный орден, подобные существующим теперь орденам св. Иакова и Калатравы, в которых все участники считаются одинаково храбрыми и благородными рыцарями и как говорят теперь: рыцарь св. Иоанна или Алькантары, так тогда говорили: рыцарь Двенадцати Пэров, потому что для этого ордена выбирали двенадцать равных по достоинству рыцарей. Что существовали Сид и Бернардо дель-Карпио, в том нет, никакого сомнения; но другое дело, совершили ли они все те подвиги, которые им приписываются. Что же касается пружины графа Петра, упомянутой вашей милостью и лежащей будто бы рядом с седлом Бабиэки в королевской оружейной зале, то признаюсь вам в моем грехе: я или кос или настолько близорук, что не мог заметить этой пружины, как ни велика она по словам вашей милости, хотя отлично видел седло.

– Однако она несомненно там, – возразил Дон-Кихот, – и хранится в кожаном футляре, чтобы не заржавела.

– Очень может быть, – ответил каноник, – но только клянусь принятым мною священным саном, я не помню, чтобы я ее видел. Но, даже допустив, что она хранится там, обязан ли я верить историям обо всех этих Амадисах и множестве других рыцарей, о которых выдумано столько сказок? И может ли это служить достаточным основанием для того, чтобы такой почтенный, достойный и разумный человек, как ваша милость, считал истинными все эти необыкновенные глупости, рассказываемые в нелепых рыцарских книгах?

Глава L
Об остроумном споре Дон-Кихота с каноником и о других событиях

– Вот это, право, мило! – воскликнул Дон-Кихот. – Как! книги, напечатанные с дозволения королей и одобрения испытателей; книги, с одинаковым удовольствием читаемые и хвалимые большими и малыми, богатыми и бедными, учеными и невеждами, мужиками и дворянами, одним словом, всеми людьми, к какому бы званию они ни принадлежали; эти книги, по-вашему – чистая ложь, между тем как они такой точный отпечаток истины, что в них пункт за пунктом и день за днем описываются отец, мать, страна, родственники, возраст, место и подвиги рыцарей. Замолчите же, пожалуйста, господин, и не произносите таких великих клевет; поверьте мне, я вам даю в этом отношении лучший совет и которому только может последовать умный человек. Впрочем, прочтите сами эти книги, и вы тогда увидите, какое удовольствие доставляют они. Скажите мне, какая картина может быт восхитительнее этого описания: пред вами большое озеро кипящей смолы, в котором кипит и плавает бесконечное множество змей, ужей, ящериц и других свирепых и ужасных гадов. Вдруг из глубины это-то озера слышится жалобные голос, говорящий: «О, кто бы ты ни был, рыцарь, смотрящий на это ужасное озеро, если ты хочешь овладеть сокровищами, скрытыми под его черными волнами, то покажи мужество твоего непобедимого сердца и бросься в средину этой огненной жидкости. Если ты этого не сделаешь, то ты окажешься недостойным увидать великие, несравненные чудеса, которые заключаются в семи замках семи фей, обитающих под этой черной водной громадой». И вот рыцарь, не дав еще времени умолкнуть этому странному голосу, не рассуждая, не соображая грозящей ему опасности, не снимая даже с себя тяжелого вооружения, но только поручив себя Богу и своей даме, бросается вниз головой в средину кипящего озера и вдруг, когда он меньше всего думает о том, что ему предстоит, оказывается среди цветущего луга, с которым по красоте не могут сравняться даже Елисейские поля. Там, и воздух прозрачнее, и солнце сияет новым светом. Мирный лес представляется его глазам; в нем радуют взор ярко-зеленые, густолиственные деревья, и до слуха доносится сладкое и чистое пение бесчисленного множества маленьких птичек с блестящими перышками, весело порхающих среди переплетающихся древесных ветвей. Здесь он видит ручеек, свежие кристальные воды которого бегут по восхитительному руслу, усеянному белыми камешками и похожему на золотое поле, украшенное восточным жемчугом. Там он замечает роскошный фонтан, художественно устроенный из тысячецветной яшмы и полированного мрамора; дальше он встречает другой более простой отделки фонтан, где красивые раковины ракушки и извилистые белые и желтые домики улитки, разбросанные в беспорядке и перемешанные с блестящими кусочками хрусталя, образуют разнохарактерное произведение, в котором искусство, подражая природе, кажется на этот раз побеждающим ее. С этой стороны возвышается грозный укрепленный замок или великолепный дворец, стены которого сделаны из массивного золота, стенные зубцы из алмазов, двери из гиацинтов, и, наконец, чудная архитектура которого кажется драгоценней золота, алмазов, карбункулов, рубинов, жемчуга и изумрудов – всех материалов, из которых замок построен. И чего же желать еще больше, когда, увидав все это, мы видим, что из ворот замка выходит множество девиц, богатые и изящные наряды которых так прекрасны, что, если бы я начал их описывать, как это делает история, я никогда бы не кончил? Сейчас же та, которая по-видимому госпожа остальных, берет за руку отважного рыцаря, бросившегося в кипящие волны озера, и ведет во внутренность крепости. Раздев его догола, она моет его в теплой воде, натирает благовонными мазями и одевает в сорочку из тонкого полотна, надушенную изысканными ароматами; появляется другая девица, которая набрасывает ему на плечи тунику, стоящую, как говорят, по меньшей мере целого города и даже больше. Что может быть очаровательнее рассказа о том, как эти дамы ведут рыцаря затем в другую залу, где он находит стол, убранный с таким великолепием, что он стоит в немом изумлении? Как ему льют на руки чистую воду из амбры и душистых цветов! как его сажают в кресло из слоновой кости! как ему служат все девицы, сохраняя чудесное молчание! какие разнообразные вкусные кушанья приносят ему, из которых его аппетит не знает какое выбрать! какую музыку слушает он за столом, не зная, где и кто играет! Когда же, по окончании обеда, рыцарь, небрежно развались в своем кресле, по обычаю ковыряет у себя в зубах, вдруг отворяется дверь и впускает другую девицу, еще более прекрасную, чем все остальные, которая садится рядом с рыцарем и начинает ему рассказывать, что это за замок, каким образом она в нем очарована и кучу других вещей, удивляющих рыцаря и восхищающих читателя этой истории! Не хочу больше распространяться об этом предмете, но из всего сказанного мной можно заключить, что какую страницу какой бы то ни было истории странствующего рыцаря ни открой, она может только возбудить восторг и удивление в читателе, кто бы он ни был. Примите мой совет, ваша милость: прочитайте эти книги и вы увидите, что они прогонят грусть, может быть, удручающую вас, и рассеют дурное расположение духа, если вы им страдаете. Я как могу сказать про себя, что с тех пор, как я стал странствующим рыцарем, я сделался храбрым, щедрым, вежливым, воспитанным, великодушным, приветливым, предприимчивым, кротким, терпеливым, и с покорностью выношу усталость, горе, заключение, очарование; и, хотя прошло еще немного времени с тех пор, как я заключен в этой клетке, как сумасшедший, и все-таки надеюсь, что, если небо мне поможет, и судьба не воспротивится, я благодаря мужеству своей руки сделаюсь через несколько дней королем какого-нибудь государства и тогда буду иметь возможность проявить свойственные моему сердцу благодарность и щедрость. Вы сами хорошо знаете, господин, что бедный не в состоянии обнаружить свою мудрость, в какой бы степени он ею ни обладал, а признательность, существующая

160